На вокза́ле Никола́евской желе́зной доро́ги встре́тились два́ прия́теля: оди́н то́лстый, друго́й то́нкий. То́лстый то́лько что пообе́дал на вокза́ле, и гу́бы его́, подёрнутые ма́слом, лосни́лись, как спе́лые ви́шни. Па́хло от него́ хе́ресом и флёр-д’ора́нжем. То́нкий же то́лько что вы́шел из ваго́на и бы́л навью́чен чемода́нами, узла́ми и карто́нками. Па́хло от него́ ветчино́й и кофе́йной гу́щей. И́з-за его́ спины́ выгля́дывала ху́денькая же́нщина с дли́нным подборо́дком — его́ жена́, и высо́кий гимнази́ст с прищу́ренным гла́зом — его́ сы́н.

— Порфи́рий! — воскли́кнул то́лстый, уви́дев то́нкого. — Ты́ ли э́то? Голу́бчик мо́й! Ско́лько зи́м, ско́лько ле́т!

— Ба́тюшки! — изуми́лся то́нкий. — Ми́ша! Дру́г де́тства! Отку́да ты взя́лся?

Прия́тели троекра́тно облобыза́лись и устреми́ли дру́г на дру́га глаза́, по́лные слёз. О́ба бы́ли прия́тно ошеломлены́.

— Ми́лый мой! — на́чал то́нкий по́сле лобыза́ния. — Во́т не ожида́л! Во́т сюрпри́з! Ну, да погляди́ же на меня́ хороше́нько! Тако́й же краса́вец, как и бы́л! Тако́й же душо́нок и щёголь! А́х ты, го́споди! Ну́, что́ же ты? Бога́т? Жена́т? Я́ уже́ жена́т, как ви́дишь… Э́то вот моя́ жена́, Луи́за, урождённая Ванценба́х… лютера́нка… А э́то сы́н мой, Нафанаи́л, учени́к III кла́сса. Э́то, Нафа́ня, дру́г моего́ де́тства! В гимна́зии вме́сте учи́лись!

Нафанаи́л немно́го поду́мал и сня́л ша́пку.

— В гимна́зии вме́сте учи́лись! — продолжа́л то́нкий. — По́мнишь, как тебя́ дразни́ли? Тебя́ дразни́ли Геростра́том за то́, что ты́ казённую кни́жку папиро́ской прожёг, а меня́ Эфиа́льтом за то́, что я я́бедничать люби́л. Хо-хо́… Детьми́ бы́ли! Не бо́йся, Нафа́ня! Подойди́ к нему́ побли́же… А э́то моя́ жена́, урождённая Ванценба́х… лютера́нка.

Нафанаи́л немно́го поду́мал и спря́тался за спи́ну отца́.

— Ну́, как живёшь, дру́г? — спроси́л то́лстый, восто́рженно гля́дя на дру́га. — Слу́жишь где? Дослужи́лся?

— Служу́, ми́лый мой! Колле́жским асе́ссором уже́ второ́й го́д и Станисла́ва име́ю. Жа́лованье плохо́е… ну, да бо́г с ним! Жена́ уро́ки му́зыки даёт, я портсига́ры прива́тно из де́рева де́лаю. Отли́чные портсига́ры! По рублю́ за шту́ку продаю́. Е́сли кто берёт де́сять шту́к и бо́лее, тому́, понима́ешь, усту́пка. Пробавля́емся ко́е-ка́к. Служи́л, зна́ешь, в департа́менте, а тепе́рь сюда́ переведён столонача́льником по тому́ же ве́домству… Зде́сь бу́ду служи́ть. Ну́, а ты́ как? Небо́сь, уже́ ста́тский? А́?

— Не́т, ми́лый мой, поднима́й повы́ше, — сказа́л то́лстый. — Я́ уже́ до та́йного дослу́жился… Две́ звезды́ име́ю.

То́нкий вдру́г побледне́л, окамене́л, но ско́ро лицо́ его́ искриви́лось во все́ сто́роны широча́йшей улы́бкой; каза́лось, что от лица́ и гла́з его́ посы́пались и́скры. Са́м он съёжился, сго́рбился, су́зился… Его́ чемода́ны, узлы́ и карто́нки съёжились, помо́рщились… Дли́нный подборо́док жены́ ста́л ещё длинне́е; Нафанаи́л вы́тянулся во фру́нт и застегну́л все́ пу́говки своего́ мунди́ра…

— Я́, ва́ше превосходи́тельство… О́чень прия́тно-с! Дру́г, мо́жно сказа́ть, де́тства и вдру́г вы́шли в таки́е вельмо́жи-с! Хи-хи́-с.

— Ну, по́лно! — помо́рщился то́лстый. — Для чего́ э́тот то́н? Мы́ с тобо́й друзья́ де́тства — и к чему́ тут э́то чинопочита́ние!

— Поми́луйте… Что́ вы-с… — захихи́кал то́нкий, ещё бо́лее съёживаясь. — Ми́лостивое внима́ние ва́шего превосходите́льства… вро́де ка́к бы живи́тельной вла́ги… Э́то вот, ва́ше превосходи́тельство, сы́н мой Нафанаи́л… жена́ Луи́за, лютера́нка, не́которым о́бразом…

То́лстый хоте́л бы́ло возрази́ть что́-то, но на лице́ у то́нкого бы́ло напи́сано сто́лько благогове́ния, сла́дости и почти́тельной кислоты́, что та́йного сове́тника стошни́ло. О́н отверну́лся от то́нкого и по́дал ему́ на проща́нье ру́ку.

То́нкий пожа́л три́ па́льца, поклони́лся все́м ту́ловищем и захихи́кал, как кита́ец: «хи-хи-хи́». Жена́ улыбну́лась. Нафанаи́л ша́ркнул ного́й и урони́л фура́жку. Все тро́е бы́ли прия́тно ошеломлены́.